Какие-то сложные дни, и много тревоги внутри, ей от меня что-то надо. И не очень помогает всё проверенное — пойти пройтись, особенно под дождём. Идёшь под зонтом, нюхаешь воздух, а дома крепкий черный чай из термоса или белый португальский портвейн. И вот не помогает.

Сесть к роялю и сыграть всё, что перекатывается внутри. Помогает пока играешь, потом опять нет.

И не пишется, что сразу много чего добавляет в тревогу. Потому что писать для меня — это радость, потребность и даже румянец. Моя работа связана с тем, что пишу. И сама возможность отдать словам что думаешь и чувствуешь — ценная мне возможность.

В эти дни я садилась за стол, как-то сложно появлялся первый абзац, и я его бросала. Потому что после него было не ясно — про что дальше. А я так не привыкла.

И теряешься, когда всё что проверено не помогает. А помогло вдруг то, откуда я не ожидала. В какой-то день, после разного сделанного нужного, я решила что пойду бродить. Наушники взяла, музыку выбрала. И ровно у двери поняла, что не хочу делать ни шагу. Никуда.

Взяла со стеллажа несколько книг, их выбор был буйным и стихийным. Вернулась на диван, в пальто и в обуви и с Сюзан Сонтаг, Вернером Херцогом, Метерлинком и Померанцем.

Я читала несколько страниц и хваталась за другую книгу. Дольше всего я продержалась с «Синей Птицей».

Потом я просто сидела, долго. И почему-то это сидение мне помогло. Помогло найтись внутри какой-то точке, на которой можно удержаться.

Я помню как в 14 меня принимали в секцию пулевой стрельбы. Передо мной поставили какую-то штуку для проверки навыка баланса — две квадратных доски, между ними пружина. Надо было устоять на верхней, меньшей. Поймать собой пространство и устоять на нём. Я помню как его ловила, как странно было то, что нужны такие усилия чтобы просто стоять.

Не знаю точно, что я пересидела на диване. Но не пыталась ничем себя увлечь, отвлечь. И не факт что в какой-то другой девятый вал тревоги я обойдусь одним диваном. Но в этот раз повезло.

Я смотрела потом на дом, и говорила что у меня есть, вслух. Родители есть, книги, сын, и белый роскошный портвейн, который сын привез, а я забыла. Зойка есть, друзья, рояль. Бабушкин казан, комоды. Есть ученики и нужные мне съёмки. Есть новые ботинки для нового похода. Я начала разнашивать их дома, готовила в них суп.

Очень хочется сорваться в дорогу, взять билет, улететь, пойти пешком свои сотни километров. Но я хочу пойти в дорогу, не срываться. Это совсем разные состояния. А состояние в дороге важнее карты.

Я знаю, что будет поход и дорога. И это не вера, а знание. Я могу не знать когда точно, но знания что пойду мне достаточно.

И этим знанием можно притушить тревогу. Деланием своего дела тоже можно, оно как клубок проведёт через лес, через который ну не получится не пройти.

И родители весной приедут. Я сделала вчера им два ключа от дома. В качестве шаманской практики — чтоб лежали на виду и были готовы к встрече.

Обедала днём под дождь, красиво сервировала стол, включила веб — камеру площади Обрадойро в Сантьяго -де- Компостела, и смотрела на жизнь, в которую я два раза приходила пешком с рюкзаком. На площади было солнце, бегали дети, экскурсовод рассказывала руками что есть на месте и вокруг. Чья — то испанская собака пыталась унестись за угол, но ей не дали. А я знаю что за тем углом, какое там кафе, какие окна в доме рядом.

Ещё мне кажется, я видела дымок от чьей-то сигареты.

Всё это вместе такое нежное успокоительное, очень органическое — смотреть туда, куда пойдешь. И внутри себя и снаружи.

А рядом Зойка на диване, ёлка, дождь.

В дождь так нужен еще один источник света.