А я смотрю не могу оторваться на одно документальное на Netflix: My Love. Six Stories of true love. Шесть историй о тех кто вместе 50 и 60 лет, и такая там плотность и нежность этого вместе. У людей в этих историях получилось из себя и своей жизни связать узор такого тепла, что оно физически переходит на тебя с экрана. И тогда экрана нет, и ты присутствуешь в чём-то живом сакральном и даже не чужом. Тебя сюда пустили, пригласили, прожили при тебе часть своего огромного богатства. Для меня эти истории такое же чудо, как первые снимки ребёнка в животе, когда видишь

В 11 я заглянула в фб, увидела пост Татьяна Ратуш про то что если кому снега — то на улице Яффо он еще есть. Автобус в Иерусалим у меня за углом, через 20 минут я была на остановке. В шапке и варежках. Я томилась эти дни, когда читала тех, кто был под снегом в Иерусалиме. И ехала к снегу, как на свидание. Шапку с непривычки поправляла всю дорогу. И когда он показался на обочине — таким, как и положено быть снегу на обочине дороги еще и после дождя — я ему сильно радовалась. Мне нужен снег, он часть меня. Моему

Когда-то я очень хотела свой офис. Была однажды в похожем на то что хотела спокойном, одомашненном пространстве. Я помню что пришла туда по делу говорить. А параллельно, в голове, переставляла мебель, ставила большой диван, а напротив, на стену — экран. Стол кабинету в котором была, я оставила. Но поставила рядом торшер, и сразу включила. И даже видела в процессе разговора его свет. Я остановила разбег своей мысли на выборе цвета плотной ткани окнам. Но успела подумать, чтоб за шторами — деревянные жалюзи. В том настоящем офисе была еще одна светлая легкая, почти не офисная комната. И уже когда уходила, буквально

Собрала в один документ тексты для телеграм-канала, увидела как часто в них есть слово «рассказать». Когда-то я хотела так назвать проект со съёмками семейных фильмов. Потому что история может жить только рассказанной. Человеком или текстом. Еще записками, открытками. И чайными сервизами, которые переживают нас. Но без истории того, кто с ними жил, всё что можно взять в руки тоже как-будто теряется. Нажитое временем нерассказаное, невспомненное забирается им же обратно. В какой-момент известная из кино и жизни фраза : мне жаль, что не успел сказать, поменялась во мне на другую — мне жаль, что не успел спросить. В смысле, ценность вовремя

Какие-то сложные дни, и много тревоги внутри, ей от меня что-то надо. И не очень помогает всё проверенное — пойти пройтись, особенно под дождём. Идёшь под зонтом, нюхаешь воздух, а дома крепкий черный чай из термоса или белый португальский портвейн. И вот не помогает. Сесть к роялю и сыграть всё, что перекатывается внутри. Помогает пока играешь, потом опять нет. И не пишется, что сразу много чего добавляет в тревогу. Потому что писать для меня — это радость, потребность и даже румянец. Моя работа связана с тем, что пишу. И сама возможность отдать словам что думаешь и чувствуешь — ценная мне

Однажды в обгоне на трассе зимой у меня была почти не хорошая история. Обгонять тогда не стоило, я это знала, но полетела вперёд. А дальше мой мицубиси галант ехал и кружился по дороге вокруг самого себя, и мне казалось, это очень долгий танец. Потом я года три училась обгонять. То есть всё это время я ехала нежно в правом ряду, но иногда уже нельзя было не. И тогда я дышала в обгоне, как в родах, или вообще не дышала. Удерживала себя от того, чтобы не сбросить уже набранную скорость, потому что ровно посередине обгона хотелось бросить всё, уйти обратно взад.

Однажды в декабре у нас получилось собраться большой семьей в Нюрнберге, так же как собирались каждым летом в Минске. Это был естественный ход вещей и потребность. Быть вместе, говорить, передавать салаты и тарелки. Ехать на Комаровский рынок, везти обратно тяжелые сумки — пакеты, толпиться потом на кухне. Заходить туда много раз, что -то схватить, кто-то обнял. Сейчас я думаю, это форма благословения — когда ты со своими за столом. И передать салат — это тоже оно. На днях моя друзья Елена Калужская и Irina Lutt подарили мне винтажную супницу. Она до краев была наполнена винегретом. Я его ем, а как

Какая-то часть меня вообще не становится старше, у нее часто праздник, скорее всего новый год. А другая, выросшая, выясняет с ней отношения. В этом году она сказала давай сначала радость, а потом уже ёлка. Чтоб не наоборот. Я согласилась, а дальше мы с радостью сидели по разным углам. Если где-то рядом были ёлки, я шла на них смотреть. Стояла рядом, старалась, и ничего. И взрослая часть говорила — вот видишь. Но радость пришла, и не оттуда откуда я ждала её с биноклем. Сначала я насквозь промокла за время медленных двух светофоров. Зонт был в другой сумке, я уже никуда не

Моя первая заграница была в предрождественский Нюрнбрег. Что само по себе было сильно прекрасно. Но еще у меня там были три родственных дома. И везде кормили, ждали, обнимали. Я ходила в полной эйфории между домами, и между торговыми рядами огромной рождественской ярмарки. Бродила от одного чана с глинтвейном до другого, иногда заедала глинтвейн баварскими колбасками, а иногда запивала их новой горячей чашкой. Потом шла к домашним столам, а на них — всё что было в домах, когда они были в Минске и Харькове. И заснуть чтоб на том же диване, что у стола. А после повторить всё это счастье каноном.

Вчера читала все поздравления на день рождения, а прошло уже две недели. Но мне хотелось, чтоб не на ходу, чтоб уходить в слова, брать их в подарок. И всем ответить, а это нежный процесс. В фейсбуке тоже не писала, ушла в какое-то своё подполье. Там было хорошо, но возвращаться и писать обратно сложно. Слова лежат на разных полках погреба, как банки с помидорами. Банок много, ищешь нужную. Какие-то слова писала себе на ходу в телефон. Чтоб не пробегать, не забыть, не замотать внутри себя. За две недели у меня был Снежинск, Екатеринбург и несколько часов Москвы в снегу. И везде